Оруженосец - Страница 9

К оглавлению

9

— Ну… учитель.

— Вот что… — Эйнор помедлил и кивнул в ответ на какие-то свои мысли. — Тебе надо всё рассказать. Я не могу тащить с собой неизвестно кого. И не имею желания, если честно. Но второй спутник, который умеет неплохо драться, мне бы пригодился.

— Я могу рассказать, — Гарав поморщился. — Теперь могу, слов хватит. Но ты не поверишь. Я и сам не верю.

— Ну, если сам не веришь, то это скорее всего правда… — Эйнор махнул рукой: — Домывайте посуду и собирайтесь. Едем. А по пути расскажешь… — Он повернулся было идти, но потом усмехнулся и взял за плечо: — В Пригорье — есть такое место — живёт Ганнель, дочь Гарвастура. Она намного красивей тебя и этого болтуна. — Он покосился на Фередира, шнурующего куртку. — Можешь мне поверить.

Глава 4,
в которой мы узнаём наконец, с чего всё началось

В Зимру, столицу княжества Кардолан, пришла весна.

В этих южных краях весна приходила не чинясь, без стука. Ещё неделю назад дул с севера промозглый ветер, и тучи неслись над морем, таким же серым, как они сами, грозя дождём. И вдруг в предутренний глухой час ветер переменился, море с радостным рёвом пошло на прибрежные скалы, и кованые из красной нетускнеющей меди флюгера города разом повернулись на север. Не прошло и трёх дней — и суровый бело-чёрно-красный город, тут и там рассеянный по скалам горстями домов, весь — от прибрежных рыбацких жилищ до Трёхбашенной Крепости на Олло Нэлтиль — оделся в яркую молодую зелень, окутался ароматом прославленных вьющихся роз, став розово-золотисто-алым от бесчисленных побегов на стенах домов.

В одном из внутренних дворов Трёхбашенной Крепости, на краю мраморной чаши уже несколько веков иссякшего фонтана, изваянного в виде цветка галенаса, сидел, поставив на колено лютню золотисто-чёрного дерева, одетый в серый плащ певец. Его голос звенел среди укрытых розами каменных стен — то бросаясь к открытым воротам, то поднимаясь к высоким стрельчатым окнам. Лицо поющего, его голос безошибочно выдавали эльфа. Казалось, он не замечает, что его слушают, и поёт лишь для себя.

А между тем его слушали. Слушали не меньше дюжины юношей и мальчиков, одетых так, как одеваются в Кардлолане, да и на всём Северо-Западе: чёрные с серебром туники на белых свободных рубахах с тяжёлыми золотыми запястьями, чёрные штаны, удобные для верховой езды, сапоги из мягкой коричневой кожи, подбитые сталью… На поясах у всех слушателей висели длинные мечи. Большинство слушали стоя, и лишь один юноша — чёрные волосы и черты лица выдавали чистокровного нуменорца — присел на край чаши фонтана и, подавшись вперёд, поставил подбородок на кулак руки, упёртой локтем в колено. Серые глаза юноши застыли; казалось, он ушёл в печальную песню наяву…


В пламени ночи горят клинки,
Свет их погаснет, нас проводив.
Больше не будет битв,
Больше не будет нас,
Больше не петь нам под россыпью звезд.
Ты, если сможешь, скажешь: «Прощай»,
Слезы застлали мир,
Болью коснулись глаз,
Может, для нас это время не в счет,
Кончилось все, и срок подошел.
Ветер стирает следы,
Ветер уносит нас,
Будут за этим днем сотни лет,
Будут еще золотые века,
И все забудешь ты,
Горько только пока.
Пишет конец чернилом судьбы
Нашей легенде чья-то рука,
Замок разрушен и вырублен лес,
Мельницы пьют облака.
Воля, неволя — разницы нет.
Движется солнце, и снова закат.
Хоть никогда не поймут и не примут,
Нас, может быть, простят.

Из высокого окна точно над фонтаном смотрел вниз рыжеволосый, рыжебородый мужчина. Его одежда ничем не отличалась от одежды молодёжи внизу, но на волосах плотно сидел тонкий серебряный обруч, украшенный спереди скрещёнными мечами. Лицо мужчины было задумчивым и печальным, синие глаза смотрели пристально и почему-то слегка растерянно.

Нараку, одиннадцатому князю Кардолана, было около сорока лет.

В небольшой комнате, стены которой покрывали панели из светло-жёлтого морёного дуба, отчего она казалась больше и солнечней, чем на самом деле, не было ничего, кроме двух больших шкафов со свитками и книгами, широкого стола, на котором стояли кованый витой светильник, чернильница, подставка для перьев, узкогорлый кувшин и два серебряных кубка, и двух стульев с резными высокими спинками. Всю мебель когда-то изготовили из чёрного дерева, отчего она резко контрастировала с фоном стен.

Кроме князя в комнате находился ещё один человек.

Высокий, седой как лунь, но не выглядевший дряхлым старик сидел в кресле, к спинке которого был прислонён чёрный посох с небрежно висящей на нём серой шляпой. Серой была и остальная одежда старика — какая-то бесформенная хламида; лишь побитые грубые сапоги, выглядывавшие из-под её нижнего края, очевидно, изначально были чёрными. Глаза старика, цвет которых трудно было разобрать под нависшими кустистыми бровями, тем не менее очевидно и неотрывно следили за князем.

— Жалею, что не звал тебя и не слушал твоих советов. — Нарак повернулся от окна и в несколько стремительных шагов оказался у стола. Сел, жестом предложил гостю вина (тот накрыл кубок ладонью и медленно покачал головой), налил себе. — Но поверь — мне дорогого стоило это решение.

— Разве не твой отец сражался вместе с князем Арвелегом на Буреломном Угорье? — Голос старика трудно было назвать старческим, он звучал сильно и сурово. — И разве не ты сам водил своих людей вверх по Бесноватой, чтобы помочь Раздолу?

— Мой отец оставил княжество мне, — покачал головой Нарак. — Я волен заключать и расторгать союзы так, как мне по душе. Это одно дело. Но то, на что я решился… Во дворе — мой сын, маг. — Нарак снова встал, отошёл к окну. — Олза. Что я должен ему сказать?

9