Оруженосец - Страница 83

— Противно на них смотреть.

— А, — Тарик покачал головой. — Тупое мясо. Но чтобы завалить юг, их хватит.

Гарав закусил губу. И вспомнил не Мэлет — о ней он почти не думал, это казалось кощунством тут, — а Тазар и Форност. И фонтаны. И тех двух мальчишек. И девочку с котёнком.

Орки придут туда. Эти орки.

Мысль причиняла боль — но не давала сил сопротивляться. Страх был сильнее. И всё-таки Гарав спросил:

— Скажи… как же ты можешь вести их на людей? Там же твоя родня. Пусть не друзья, но родня по крови. Ты похож на Эйнора. Ты знаешь?

Он почти ожидал удара. Но Тарик, помолчав, ответил:

— Среди родни и бывают самые страшные враги. Очень давно между нами лёг меч беды. Если меч кладут между мужчиной и женщиной — это ограда женской чести. А если между мужчинами — то жди, кто первый схватится за рукоятку. Тебе не нужны эти счёты. Ты всего лишь Младший. От этого всё в твоей жизни легче и проще.

Вот этих слов Эйнор не сказал бы никогда.

Гарав промолчал.

Он смотрел вокруг — на сырой мрачный город, словно выросший из камня. На людей на улицах. И узнавал Форност. Переделанный злым волшебником, но — Форност, нуменорский город.

Построенный Ангмаром Карн Дум был извращённым воспоминанием о его молодости и о Нуменоре.

Ангмар никуда не мог уйти от себя. И, наверное, за это ненавидел нуменорцев ещё сильней.

* * *

После обеда Тарик куда-то ушёл, сказав, что Гарав может отдохнуть три часа, «потом опять поедем». Мальчишка кивнул, поблагодарил. Поднялся в комнату.

Ставни были закрыты, горела лампа. Если её потушить — станет темно. Но Гарав устал — слишком устал, чтобы думать про темноту и свет. И про странный сон. «Усну и при лампе», — подумал он, снял перевязи, сапоги, расстегнул куртку и повалился на кровать, думая об одном: поспать.

Прозвонили колокольчики. Где-то открылась дверь, послышались легкие, но отчётливые шаги — шаги по каменному полу в невидимой огромной зале, рождавшие эхо… Приподнявшись на локтях, мальчишка со страхом следил за тем, как трепещет пламя лампы. Потом оно дрогнуло особенно сильно — но тут же вытянулось вверх и застыло, как лезвие кинжала.

От облегчения Гарав громко задышал ртом. Вытянулся на ложе. Холод отступил — стало жарко, хотя мальчишка понимал, что это ненадолго.

А потом лампа потухла.

Не так, как будто на него дунули. А так, как будто пламя погасила огромная, нечувствительная к ожогам рука.

«Здравствуй, Гарав», — сказала темнота, усаживаясь рядом. С другой стороны трясся, ныл и жмурился Страх — немой свидетель, надеющийся на одно: что ЕГО не заметят.

Вчера ночью… в том сне, который, как оказалось, был не сон… страшная красавица, сидя рядом со сжавшимся в комок мальчиком, просто и даже весело рассказала, чего она ждёт от людей.

Гарав всё утро надеялся, что это сон…

«…Я буду думать про ребят, — подумал Гарав. Что-то холодное коснулось плеча… рёбер… шеи — там, где была рядом кровь артерии. — Нет. Я их предал. Тогда я буду думать про Мэлет. Сейчас можно. Сейчас нужно».

— Уйди, гадина, — процедил он. — Сейчас всё ещё день. И вообще это был сон.

Тьма ласкала его — нежно и любяще.

«Сон? Нет, мальчик… И тут нет дня. Тут всегда ночь, — возразила она. — Да, по большому счёту тут ВЕЗДЕ и ВСЕГДА ночь, мальчик. Ночь, в которой Я хозяйка… Я, Ломион Мелиссэ, которая древнее не только этого замка — этих гор… Я могу всё. Я видела когда-то мир, в котором не было Арды. Хочешь, я приму облик, который тебе будет приятен? Облик твоей девочки? Эльфийки? Я не такая злая, как иногда думают люди. Зло, добро — какая глупость… Я просто живу, как хочу».

Снова губы… Гарав ответил на поцелуй. Тьма коснулась его волос.

«Ты только согласись, — предложила она. — Тебя найдут тут мёртвым и позавидуют тому, что увидят на твоём лице. Я получу своё, а ты… ты уйдёшь от мучений и от сомнений, и от душевных, и от физических… Ведь ты знаешь, что тоски не избыть. Так чего ждать? Согласись».

Лёгкая прохладная ладонь погладила щёки мальчика. Прикосновение было отвратительным и приятным.

— Зачем тебе моё согласие? — спросил Гарав. — Разве ты спрашиваешь согласия?

«Иногда, — прошептала темнота. — Иногда приходится».

— Приходится? — Гарав снова ответил на поцелуй — долгий и глубокий, как ночь в подземелье, которая никогда не кончается. — Почему приходится?

«Ты очень хитрый, мальчик, — засмеялась темнота, отстраняясь. — Ты не говоришь „да“, ты не отвергаешь моих ласк и спрашиваешь, спрашиваешь… Ну что ж. Я уйду. И приду, когда ЗА ТЕБЯ НЕКОМУ БУДЕТ ПРОСИТЬ. И тогда я буду пить тебя понемножку, неспешно… и ты будешь очень хотеть, чтобы тебя отвели на пытку — К ЛЮДЯМ. Оставайся и жди».

Она провела по груди Гарава, ниже… слегка нажала на пресс…

— Пошла прочь, б…дь, — сказал Гарав по-русски.

Холодный смех ушёл куда-то в сторону. И внезапно Гарав, привстав, окликнул её:

— Ломион! Ломион Мелиссэ!

Лицо в паутинном обрамлении тумана вернулось.

«Да, мальчик».

— А что ты можешь дать мне взамен? — спросил Гарав и сел, скрестив ноги. Страх внезапно отхлынул. — Только смерть?

«Почему, — удивилось существо. — Если мы договоримся, ты можешь получить и жизнь (но разве ты не кричал, что не хочешь жить?), и многое другое».

— Что? — в упор спросил Гарав.

«Да почти всё, — отозвалась Ломион Мелиссэ. И отдалилась, пошла к стене. Лишь сказала через плечо: — Ведь когда-то меня звали Мэлет. Майа Мэлет. Надумаешь — позови, и я приду».

Мальчишка опрокинулся на постель, зажимая уши и зажмурив глаза. Но лицо — слова о сделке — и внезапно возникшая страшная песня не смутились этим. Гарав продолжал видеть и слышать.