Оруженосец - Страница 78

К оглавлению

78

— Я ничего не скажу, — ответил Эйнор.

— Тебе всё равно? — Ангмар переложил ноги, устроил руки на длинных резных подлокотниках кресла.

— Нет, но есть вещи, которые дороже наших жизней. И моей, и их. Намного. Так что убивать их бессмысленно, я буду молчать, даже если твои орки снимут с них кожу на моих глазах.

— А тебя? — с интересом уточнил Ангмар. — Если я прикажу посадить на кол тебя? А их буду спрашивать?

— Они ничего не знают всё равно, — усмехнулся Эйнор и допил вино. — Не знают и потому не скажут. Я — знаю… и я не скажу, даже если ты велишь зажарить меня на медленном огне.

При мысли об этом кожа стала липкой от холодного пота. Но Эйнор усмехался и крутил в пальцах бокал.

— Но, может быть, передумаешь ты сам? — поинтересовался Ангмар. — Пока ещё не поздно? Я ведь могу допросить тебя потом, когда твоя душа будет в моём распоряжении.

Эйнор опять замолчал ненадолго. И с прорвавшейся тоской сказал:

— Может быть, хватит говорить? Слова ничего не изменят.

— Почему бы и не поговорить? — возразил Ангмар. — Здесь, на севере, всего три десятка нуменорцев. Редкостно скучно. Но я не разговариваю, я задаю тебе вопрос, Эйнор. Вопрос: ты будешь говорить? И второй вопрос: ты встанешь под моё знамя? Под моё. Не Саурона. Если скажешь «да» на второй вопрос — на первый можешь не отвечать.

Эйнор постучал костяшками пальцев по дереву стола. Провёл ладонью над полированной поверхностью — ладонь отразилась, как в тёмном озере.

— Кем ты был в Нуменоре? — спросил он в упор. — Ты же видел его. Кем ты был?

— Нуменором, — Ангмар вдруг улыбнулся. — Восхитительное чувство, юноша. Сейчас этого уже никому из людей не дано — ощущать себя частью такого.

— Он был красив? — Ангмар наклонил голову. — Ты видел Менельтарму?

— Да… — Голос Ангмара стал тихим и прозрачным, как зимняя дымка.

— А я нет, — сказал Эйнор и допил вино. — Ты видел и всё-таки предал. А я не видел, но я никогда не предам.

Ангмар молчал. Он молчал долго. Очень долго. Несколько минут молчал, и Эйнор, смотревший в стол, знал, что Ангмар разглядывает его. Чувствовал, как чувствуют вцепившиеся в горло пальцы. Потом король встал, и Эйнора швырнуло в стену, подняв с кресла — как швыряют надоевшую игрушку злые дети. От удара у рыцаря помутилось в глазах… а когда он смог начать дышать, то увидел, что руки до локтей и ноги до колен поглощены камнем. Словно он расплавился без жара и охватил притиснутого к стене юношу.

— Не бойся, — сказал Ангмар, стоя возле стола. — Ты не умрёшь ни от голода, ни от жажды, об этом позаботятся. И уморить себя ты не сможешь тоже, и за этим присмотрят. Живи, Эйнор сын Иолфа. Мне не нужны смешные тайны — твои, твоего дурака-князя и даже тайны… Арвелега! — Это слово Ангмар будто выплюнул. — В следующий раз я зайду сюда через год-другой, чтобы посмотреть, во что ты превратился… и подробно рассказать и, может быть, показать тебе, как я разделался с Артедайном и Кардоланом. И как прикончил род Элендила. На корню. А потом — если очень попросишь — я тебя убью. Может быть.

Какое-то время Ангмар с задумчивой полуулыбкой наблюдал, как потерявший-таки самообладание юноша с перекошенным лицом рвётся из каменных тисков — молча, только на лбу и шее под тонкой «благородной» кожей вздулись вены, да лопнула по швам на взбугрившихся мышцами плечах кожаная куртка.

Потом вышел, не оглядываясь — дверь сама открылась перед Ангмаром, а когда захлопнулась — с отчётливым стуком, — в комнате погас свет.

Эйнор остался в полной темноте. В самом её сердце. Он даже слышал его биение — рваное и отчётливое.

И не сразу сообразил, что это бьётся где-то в горле его собственное сердце.

Глава 22,
в которой Фередир не видит выбора, а Гарав его делает

С того самого момента, когда вернулось сознание, Фередир развлекался тем, что поливал бранью на двух языках своих конвоиров, ехавших по сторонам телеги, к бортам которой мальчишка был привязан за руки и ноги. Конвоиров было шестеро. Пятеро вастаков и рыжий холмовик. Верхами.

Как они попали к стенам Карн Дума, Фередир не помнил. Он косил через плечо на медленно наплывающие стены, башни и здания, громоздящиеся по склонам горных отрогов, и ругался. Неспешно, вдумчиво.

От ругани было не так страшно самому. И это хоть как-то уязвляло конвоиров. Фередир очень надеялся, что вастаки знают хотя бы талиска — ведь они живут тут рядом с холмовиками. Весь запас самых поганых слов, которые только имелись в памяти, и всё своё умение их складывать в предложения Фередир бросил в бой. Подробно осветив родословную конвоиров и процесс их зачатия, а также реакцию отцов на появление на свет такого, Фередир вдохновенно обратился к нелёгким, наполненным разнообразными испытаниями детству и отрочеству врагов. Особое место он уделил их взаимоотношениям с овцами, козами, самцами самых вонючих свиней и не менее вонючими старшими родственниками обоего пола. Потом настал черёд мучительной во всех отношениях, полной разочарований зрелости… и холмовик, подъехав ближе, врезал мальчишке ногой в пах.

— Придержи язык, — процедил он. — Тем более что вастаки не понимают ни талиска, ни вашего клятого адунайка.

Фередир не сразу понял смысл слов — вообще-то ему казалось, что сапог рыжего прошёл куда-то в район живота, по пути оставив лопнувшие ошмётки всего хозяйства. Верёвки мешали сделать даже самую естественную вещь — согнуться, чтобы уменьшить боль. А закричать, как настойчиво диктовало тело, мешала гордость.

Переведя дух, Фередир переключился на одного холмовика. Выяснил, каковы его дела с женщинами и высказал надежду, что один из достойных мужей, что едут рядом, особенно вон тот плоскомордый красавец, у которого изо рта несёт так, что даже в телеге чувствуется, наконец ответит взаимностью на страсть рыжего борова. Как раз на многословном и тщательно проработанном описании того, как это будет происходить, телега с конвоем въехала в ворота Карн Дума — под арку чёрного гранита.

78